Королева Хильдегарда - Лаура Элизабет Ричардс

- СЛЕДУЮЩЕЕ ПОКОЛЕНИЕ
Александра Настечик
Писатель, поэтесса, драматург, переводчик.
( Родилась 28 марта 2007)
Публикации автора Александра Настечик

Лаура Элизабет Ричардс
Королева Хильдегарда
Перевод - Александра Настечик

Она заглянула в высокое псише…

Глава I. Хильдегарда Грэхем

— А ты решил, что нам сделать с Хильдой? - сказала миссис Грэхем.
— С Хильдой? - удивленно переспросил ее муж. - Конечно, она едет с нами. Не сомневаюсь, что ей понравится путешествие.
Миссис Грэхем покачала головой и вздохнула.
— Боюсь, что это невозможно, милый Джордж, - сказала она. - Признаюсь, я немного волнуюсь за нашу Хильду; у нее не все в порядке. Я не говорю, что она в самом деле больна, - добавила она, заметив тревожный взгляд мужа. - Но Хильда всегда вялая, есть отказывается и часто капризничает - с ней такое впервые.
— Нуждается в переменах, - кратко сказал мистер Грэхем. - Это лучшее решение. Видимо, она слишком много учится и ест много карамели. Узнал бы я, кто изобрел эту треклятую карамель, я бы его вздернул на виселице!
— Вряд ли ты это сделаешь, - засмеялась его жена. - Думаю, что он останется жив… Но вернемся к Хильде. Она нуждается в переменах. Путешествие за границу в июле - то, что ей нужно. Как ты думаешь?
Мистер Грэхем нахмурился, провел пальцами по волосам, постучал по столу и опустил взгляд. 
— Нет! - сказал он неохотно. - Что же нам тогда делать? Послать ее на море, к Фреду и Мэри?
— Тогда ей придется спать в комнате в семь футов[1] длиной и двенадцать шириной, терпеть укусы комаров и постоянно носить «хорошую одежду»! - отрезала миссис Грэхем. - Точно нет!
— Тетя Эмили едет в горы, - предположил мистер Грэхем.
— Да, - сказала его жена, - с шестнадцатью чемоданами, служанкой, лакеем и тремя болонками. Это не подойдет для Хильды.
— Уж не думаешь ли ты оставить ее в окружении наших слуг?
Миссис Грэхем помотала головой. 
— Нет, милый! Слава Богу, я не лишилась ума окончательно!
Мистер Грэхем вскочил со стула и вскинул руки - так он всегда делал, будучи в восторге.
— Так, так, так, Милдред! - сказал он. - Я всегда говорил, что в целом ты хорошая женщина, но есть у тебя способность мучить - даже самые бессердечные представительницы твоего пола не превзойдут тебя в этом. Но даже я, человек не такой умный, как ты, понимаю, что в твоей голове созрел план насчет Хильды. Итак, ты - главнокомандующий - хочешь что-то сделать с лейтенантом, сиречь Хильдой. Так посвяти же в свой план старшего сержанта, то есть меня. Я выполню все, о чем ты попросишь.
Хорошенькая миссис Грэхем засмеялась и поглядела на крепкого мужчину ростом в шесть футов, стоящего на ковре и глядящего на нее глазами, весело блестящими под грозно нахмуренными бровями.
— Ты не старший сержант, а страшный сержант! - сказала она. - У тебя волосы такие растрепанные, словно их растрепали все четыре ветра…
— Хотя я их причесываю всеми десятью пальцами! - прервал ее мистер Грэхем. - Но у нас речь не про мои волосы. Что - ты - предложишь - нам - делать - с твоей дочерью - Хильдегардой, а точнее, Хильдегардис (так надо писать это имя)?
— Хорошо, милый Джордж, - сказал главнокомандующий… вернее, главнокомандующая (она была невысокой симпатичной женщиной с мягкими, вьющимися темными волосами, носившей мягкое сиреневое платье), - хорошо… У меня есть один маленький план. И я готова о нем поведать, если ты его одобришь.
— Ха! - усмехнулся мистер Грэхем, тряхнув буйной шевелюрой. - Если я одобрю! Лучше скажи сразу, одобряю я твой план или нет.
С этими словами добродушный великан уселся на кресло и стал выслушивать решение жены. А что она придумала, узнаем потом. А сейчас перенесемся в комнату Хильды, или Хильдегарды - она пока не знает о планах родителей. Хильдегарда - очень высокая девочка пятнадцати лет. У нее стройная фигура, бледное лицо и большие, усталые серые глаза. Лицо Хильды очень красивое и тонкое - у нее хорошенький вздернутый носик и красиво очерченный рот; впрочем, этот рот искажен недовольством. Если же приподнять упавшие на лоб белокурые кудри девочки, то можно увидеть, что этот самый лоб сердито нахмурен.
Почему же эта пятнадцатилетняя девочка хмурится - особенно такая «исключительно удачливая» девочка, какой Хильда Грэхем представляется всем своим друзьям? Конечно, ее комната довольно симпатична и может понравиться любой девочке. Комната невелика, но ее размер словно вдвое увеличивается благодаря солнечному эркеру[2]. Год назад, меняя оформление комнаты дочери, мистер Грэхем вспомнил, что любимые цветы Хильды - это незабудки. Поэтому комната просто утопает в незабудках. Они рассыпаны по бледно-оливковому ковру, громоздятся на обоях, выглядывают из складок на шторах - словам, они повсюду. Даже на кремовом кувшине для умывания, даже на зубных щетках из слоновой кости, что лежат на голубом туалетном столике, нарисованы эти бледно-голубые цветы. И на низком мягком кресле, в котором сейчас сидит девочка, и на пухлых диванных подушках, словно приглашающих к отдыху, изображены незабудки. А по верху стены золотисто-голубыми буквами написаны фразы: "Ne m'oubliez pas!" "Vergiss mein nicht!" "Non ti scordar!"[3] И та же просьба повторяется на испанском, на латыни, на древнегреческом и иврите - словом, на всех языках, какие знал любящий отец Хильды.
Разве можно жить в такой комнате и не быть счастливым? В золотисто-голубой клетке сидит домашняя птичка Хильдегарды и поет так же весело и звонко, как когда-то пела в зеленом лесу. Но владелица комнаты не поет. Она сидит в кресле с перевернутой книгой на коленях и хмурится - а разве можно хмуриться в незабудковой комнате! Но недовольство Хильдегарды вызвано головной болью. Урок немецкого был слишком долгим и трудным - дольше и труднее обычного. И насчет карамели отец Хильдегарды был прав - коробка карамели стоит на столе, так что тонкая белая рука с кольцом, украшенным незабудками из бирюзы, легко может дотянуться до коробки. (Хотя я бы не согласилась с мистером Грэхемом насчет того, что надо повесить производителя карамели; лучше бы он сжег все сладости. Только представьте - на Союзной площади[4] лежит целая гора пламенеющих карамелек, шоколадок и засахаренных каштанов… впрочем, сомнительно, что они загорятся. Девушки бы рыдали и заламывали руки при виде того, как их бессердечные родители с усмешками на лицах кидают в огонь драгоценные сладости производства Майяра и Гюйлера[5]…)
Как я уже говорила, Хильдегарда и знать не знала о заговоре, который затевали ее родители. Она знала, что ее отец вынужден ехать в Сан-Франциско, чтобы управлять имением своего двоюродного брата, который недавно скончался, а мать должна вместе с Хильдегардой отправиться туда, чтобы посочувствовать и помочь жене покойного папиного кузена - инвалиду с тремя детьми. Никогда Хильде не приходили в голову мысли о том, что ее папа оставляет ее, уезжая вместе со своим «лейтенант-генералом», и что мама, которая так заботилась о своей единственной дочке с дня появления Хильды на свет, должна уехать… Для девочки казалось чем-то само собой разумеющимся то, что родители всегда берут ее с собой. Так было и так будет - без сомнений! Хильду не слишком заботило то, что в это время года она едет в Калифорнию - она лишь поведала вчера об этом своей неразлучной подруге Мэдж Ивертон: мол, эта поездка будет скучищей и лучше бы было отправиться в Ньюпорт.
— Но что же делать? - добавила она, слегка пожав красивыми плечами. - Папа с мамой действительно должны уехать; так что я тоже вынуждена поехать.
— Как же - скучища! - энергично ответила Мэдж на первую часть рассуждений своей подруги. - Хильда, ну ты и странная! Будь на твоем месте я, или Нелли, или другие девочки, то они бы себе уши отрезали и передние зубы выбили, лишь бы на твоем месте очутиться! А ты тут сидишь и говоришь, что там скучища!
И Мэдж встряхнула черными кудряшками и, расширив глаза от удивления и негодования, поглядела на свою неблагодарную подругу.
— Эх, вот бы нам этим летом местами поменяться! - добавила она.
— Мне тоже… - начала Хильда, но запнулась - в голову ей пришла мысль о пятерых братьях Мэдж, а Хильда не выносила мальчиков. Затем она некоторое время поглядела на носок своей маленькой домашней туфли и переменила тему разговора.
— Лучше пойдем погуляем… Поешь пока конфеток, моя горячая Мэдж, а я ботинки надену, - сказала она, пододвинув коробку конфет к подруге. - Сходим к Майяру, карамелек прикупим… У него карамель лучше, чем у Гюйлера. Верно я говорю?
Хорошенькая миссис Грэхем все две последующие недели была с головой в делах. Сначала она съездила в деревню «повидаться с давним другом» на два дня. И потом каждое утро ездила туда-сюда - из лавки к портнихе, от портнихи к модистке, от модистки в обувную мастерскую.
— Как печально, - говорил мистер Грэхем, когда его жена вбегала в столовую, запыхавшаяся, измученная и опоздавшая на полчаса (и это называется «самая пунктуальная женщина»!), - жениться на комете, думая, что брал в жены обыкновенную женщину. Ну, милая, как другие планеты поживают? Правда, что Сатурн недавно потерял одно из колец? А удалось ли Солнцу вывести пятна? Боюсь, - обращался он к Хильде, - что эта сверхъестественная активность твоей матушки-кометы предвещает некие неожиданные перемены в атмосфере Земли. Так что будь начеку! - А затем он взглядывал на жену, качал головой, вздыхал и принимался за холодную курицу.
Хильда не придала значения словам отца - папа всегда говорил чепуху, и девочка думала, что прекрасно понимает его. Однако она удивилась, что мама не берет ее с собой в магазины. Хильда очень гордилась своим умением сочетать оттенки и подбирать ткани, и мама была очень рада, когда дочь помогала ей в подобных делах. Но сейчас, по-видимому, миссис Грэхем покупала только нижнее белье и тому подобные вещи. Все это было, так сказать, прозаической частью походов за покупками. Больше Хильда любила их поэтическую часть - мерцание шелка и атласа, тени от складок на бархате, прохладное трепетание батиста, муслина и кружева. И девочка пошла своим обычным путем, считая, что жизнь уныла и утомительна, а большая часть людей глупа, а так все как обычно - только голова болит. И без тени подозрения она вняла зову матери, когда та позвала Хильду к себе в гардеробную.
Мистер Грэхем называл гардеробную своей жены не иначе, как «твердыней». Он говорил, что она абсолютно неприступна. В гостиной или в столовой вполне могло случиться (хотя на памяти мистера Грэхема такого не бывало), что главнокомандующий терпел поражение; но за стенами этой «твердыни» кавалеристы, пехотинцы и драгуны[6] вполне могли напасть на нее, но не смогли бы продвинуться ни на дюйм. Действительно - в этой комнате миссис Грэхем чувствовала себя наиболее защищенной. Она смеялась над этим, но признавала этот факт. В гардеробной висела картина, всегда вдохновлявшая миссис Грэхем; здесь, на полке над письменным столом, стояли ее любимые книги - испытанные друзья, к которым миссис Грэхем обращалась за помощью и советом, когда была озадачена. (Миссис Грэхем никогда не унывала - ей даже не верилось, что есть такое слово. Она только иногда «бывала озадаченной» до тех пор, пока не находила выход и не решалась пройти через гору или сквозь стену - в зависимости от ситуации.) Здесь же, в ящике рабочего стола, были спрятаны некоторые «святыни» - маленькая, полуизношенная туфелька, кукла, фотография смеющейся малютки в раме слоновой кости: словом, знаки принадлежности миссис Грэхем к великому ордену скорбящих матерей. Возможно, именно эти вещи придавали ей особое сочувствие к тем, кто попал в беду - поэтому все грустные сердца так и тянулись к миссис Грэхем.
Вот и в этот раз эта миниатюрная женщина несколько минут сидела, глядя на фотографию малышки, в чьем лице сочетались величие и нежность, заглянула в самую любимую из своих книг и прочитала короткую молитву, как обычно делала в минуты «озадаченности», прежде чем сообщить Хильде о своем решении - миссис Грэхем знала, что должна сильно огорчить свое ненаглядное дитя; хотя миссис Грэхем не дрогнула от этого задания, ей хотелось сделать это самым мягким и мудрым способом.
— Дорогая Хильда, - нежно сказала она, когда обе уже сидели на диване, обняв друг друга за талию и держась за свободные руки, как они любили сидеть, - я должна сообщить тебе то, что вряд ли тебя обрадует; а возможно, даже огорчит.
Она сделала паузу, и Хильда перебрала в уме все возможные варианты. Неужели что-то случилось с коробкой нарядов, которые должны были приехать из Парижа? Или слуга по неосторожности снова разбил стекло теплицы с папоротником? Или тетя Эмили наговорила о ней неприятных вещей, как она и делала обычно? Хильда уже собралась говорить, но тут в ее ухо, подобно грому, ударили следующие слова:
— Мы решили не брать тебя в Калифорнию.
Возмущенная и изумленная Хильда смогла только поднять свои большие серые глаза и встретиться взглядами с ласковыми темно-голубыми глазами ее матери, которые нежно смотрели на нее, готовясь заплакать. Миссис Грэхем продолжила:
— Моя дорогая, мы с папой подумали, что это длинное и утомительное путешествие, да еще и в такую жару, будет для тебя худшим вариантом. Ты в последнее время плохо себя чувствуешь, и поэтому важно, чтобы ты в ближайшее время вела здоровую, упорядоченную и тихую жизнь. Поэтому мы решили оставить тебя…
Хильда уже не могла сдерживаться.
— Мама, мама! - рыдала она. - Как же ты можешь быть такой злой и жестокой! Как вы с папой можете оставить меня! Лучше бы я умерла от одиночества в этом большом доме! Я-то думала, что вы меня любите…
И от гнева и горя девочка разрыдалась.
— Доченька моя, - сказала миссис Грэхем, ласково поглаживая белокурые волосы дочери, - если бы ты меня выслушала, то ты бы поняла, что мы и не думаем тебя оставлять одну. Ты останешься…
— Нет, только не с тетушкой Эмили! - воскликнула девочка, вскочив на ноги и взглянув на маму горящими глазами. - Мама, я бы лучше на улицах попрошайничала, чем с тетей Эмили жила! Это отвратительная, злобная, себялюбивая женщина!
— Хильдегарда! - сурово произнесла миссис Грэхем. - Замолчи!
Наступила тишина, прерываемая лишь тиканьем маленьких хрустальных часов на каминной полке. Потом миссис Грэхем продолжила:
— Я должна попросить тебя молчать до тех пор, пока я не закончу. Но я верю, что ты будешь молчать, пока не сможешь снова владеть собою. Ты должна будешь пожить в доме моей старой няни миссис Хартли, что живет на ферме близ Гленфилда. Это очень добрая и славная женщина, и она прекрасно сможет о тебе позаботиться. Я сама была там на прошлой неделе и мне показалось, что это чудесное и уютное место. Там нет никакой роскоши - только вольная и здоровая жизнь на природе. Там мы и оставим тебя, Хильда - оставим с ощущением, что ты в хороших руках. И я уверена, - добавила она чуть более ласково, - что к нашему возвращению ты станешь здоровой, крепкой и румяной деревенской девочкой без головных болей и без морщин на лбу.
Закончив свою речь, миссис Грэхем придвинула дочь к себе и ласково поцеловала белый лоб Хильды, прошептав:
— Да благословит Господь мою дорогую дочку! Если бы она только знала, как болит сердце ее матери от одной мысли о прощании со своей дочерью…
Но Хильда не знала об этом. Она была слишком зла, слишком сердита и не могла думать в этот миг ни о ком, кроме себя самой. Она чувствовала, что не может решиться заговорить… И молча, даже не ответив на ласки матери, Хильда ушла в свою комнату.
Миссис Грэхем посмотрела вслед дочери тоскливо и нежно, но даже не попыталась позвать ее к себе. Слезы выступили на ласковых голубых глазах миссис Грэхем, а ее губа задрожала; и миссис Грэхем направилась к рабочему столу, тихо сказав себе:
— Одиночество - хорошее лекарство. Нашей дочери там будет хорошо, и я буду знать, что я приняла верное решение.
Упав лицом вниз на свой голубой диван, Хильдегарда зарыдала. Голова ее была переполнена злыми мыслями. То она горела злостью на родителей, собравшихся бросить свое единственное дитя; то жалела себя и представляла, какие страдания ждут ее впереди. Остаться в одиночестве - в одиночестве! - на убогой и жалкой ферме, с грязной старухой, которая раньше была прислугой… И такова судьба у нее - у Хильдегарды Грэхем, кумира родителей, королевы своего «набора» людей среди молодежи, самой гордой и исключительной девочки Нью-Йорка, как ее однажды назвали (и Хильда не могла слышать это без досады)!
Что бы сказала Мэдж Ивертон - да и все другие девочки! Как бы они стали смеяться, услышав о том, что Хильда Грэхем живет на ферме - среди свиней, кур и грязных людей! О, это было невыносимо… Хильда вскочила и прошла по полу — глаза и щеки у нее при этом горели.
Она и не думала противиться плану родителей. Хотя миссис Грэхем и была нежной и ласковой, но безвольной и мягкотелой ее нельзя было назвать. Она не умела быстро принимать решения - но если миссис Грэхем принимала решения, то они были окончательными. 
— С таким же успехом можно бы было повернуть течение Гольфстрима вспять, - говорил мистер Грэхем. - Хотя айсберги и пытаются это сделать, но через несколько дней эти огромные неуклюжие глыбы льда трутся друг о друга, кувыркаются и толкаются, чтобы подчиниться коварному течению. Коварное Течение, позволишь ли ты чашке кофе дрейфовать в мою сторону? Я с удовольствием сделаю кувырок, если это доставит тебе хоть малейшее удовольствие!
Так что первыми уроками Хильдегарды были уроки послушания и честности, которые она успела выучить до того, как научилась читать. И теперь Хильда знала - как бы она ни плакала в своей комнате, решение все равно принято; и скорее небо упадет на землю, чем она не проведет лето в Долине Хартли.

[1]Фут - приблизительно 0,3 метра.
[2]Эркер - остекленная часть помещения, выходящая из плоскости фасада.
[3]Не забудь меня (фр., нем., итал.)
[4]Союзная площадь - одна из площадей Нью-Йорка.
[5]Майяр и Гюйлер - фамилии производителей сладостей, живших в конце XIX века в Америке. Фирма Гюйлера просуществовала до 1964 года.
[6]Драгуны - военные из частей кавалерии, предназначенной для действий как в конном, так и в пешем строю.

Глава II. Дама и фермер

Когда первое потрясение миновало. Хильда скорее обрадовалась, чем огорчилась, узнав, что с осуществлением одиозного плана медлить нельзя.
— Чем скорее, тем лучше, - говорила она себе. - Я не хочу видеть ни одну из девочек. И первое погружение будет самым страшным.
— Какие одежды я возьму? - спросила Хильда у мамы «спокойным и холодным» (как она сама назвала его) тоном, хотя многие скорее назвали бы его «угрюмым».
— Твоя одежда уже упакована, милая! - ответила миссис Грэхем. - Тебе остается только собрать саквояж, чтобы быть в полной готовности к завтрашнему отъезду. Вот твой чемодан, закрытый и уже ожидающий плеча носильщика, - и она указала на крепкий, солидный на вид чемодан с буквами Х и Г - инициалами Хильды.
— Но мама! - удивленно начала Хильда. - Все мои платья висят в шкафу.
— Не все, милая! - с улыбкой сказала мама. - Слышишь? Тебя зовёт папа. Поторопись и спустись - ужин готов!
Все больше и больше удивляясь, Хильдегарда спешно переоделась - она надела красивое бледно-голубое платье из кашемира[7], которое очень нравилось ее папе, шелковые чулки и изящные туфельки бронзового цвета из шевро[8]. Застегнув на шее серебристо-голубые бусы тонкой работы из венецианского стекла, завершавшие костюм, она заглянула в высокое псише[9], стоявшее между окнами, и одобрительно кивнула своему отражению. Хотя Хильдегарда не была сказочно красива, но она была довольно хорошенькой и даже привлекательной девочкой.
— Я не слепа и не глупа, - размышляла она, - и что плохого в том, что я признаю свою красоту!
Но в следующий момент она подумала:
— Какая разница жителям глупого деревенского дома, красива я или нет? С таким же успехом я могла бы быть готтентоткой[10]!
И с «холодным и спокойным» взглядом на лице Хильда медленно спустилась по лестнице.
Отец, увидев Хильду, пожал ей руку и поцеловал - еще теплее и нежнее, чем раньше.
— Так, генерал, - сказал он веселым голосом, - шагом марш! Разбивайте лагерь! По коням! Войска маршируют в разные стороны по приказу главнокомандующего. - Но затем его тон поменялся, и мистер Грэхем сказал: - Доченька моя, мама лучше знает - помни об этом. Выше нос, дорогая, и пусть наш прощальный вечер будет веселым!
Хильда попыталась улыбнуться - ведь при беседе с папой невозможно было хмуриться. Она сделала маленькое усилие, а ее папа и мама сделали большое - насколько большое, она не знала. Так и прошел вечер - а прошел он намного лучше, чем ожидалось.
Прошел вечер, миновала ночь, и наступил новый день. Хильда почувствовала, что просыпается после странного сна, когда очутилась в поезде. Рядом с нею сидел ее отец, а на щеке девочки еще теплился прощальный поцелуй. Поезд уносил Хильду все дальше от дома и от всего того, что было ей дорого.
Ее сумка для одежды, к которой был прикреплен зонтик, висела наверху на вешалке. Неужели все это правда? Хильда пыталась слушать рассказы отца о том, как весело он проводил время на ферме своего дедушки в детстве; но интерес девочки был поддельным и ей было трудно сосредоточиться на словах отца. Какое ей дело до того, как ее отец качался на воротах, залезал на яблони и ездил на норовистых жеребятах! Хильда ведь не была мальчиком, а сорванцом в юбке - тем более. Когда отец рассказывал, как замечательно гулять по лесам и лугам в сельской местности, мысли Хильды устремились к Пятой авеню[11] с ее толпами хорошо одетых людей, блестящими экипажами, величественными домами, в окнах которых виднелись роскошные комнаты, ухоженными лужайками и тенистыми аллеями. Разве не там лучшее место для прогулок? Да, там! Наверное, Мэдж и Хелен гуляют там. Знают ли они про ее изгнание? Наверное, они смеются, думая о жизни королевы Хильдегарды на убогой…
— Гленфилд! - резковатым и звонким голосом прокричал тормозной кондуктор. Хильда конвульсивно схватила отца за руку.
— Папочка… - прошептала она. - О, папочка, не оставляй меня здесь! Верни меня домой! Я это не вынесу!
— Иди, моя девочка! - тихо сказал мистер Грэхем с какими-то странными нотками в голосе. - Так действовать нельзя. Помни, что это твоя первая битва! Глаза вперед! Штыки наперевес! Вперед марш!
Поезд остановился. Они уже стояли на вокзале. Мистер Грэхем подвел Хильду к приземистой, по виду очень заботливой женщине, которая с сияющей улыбкой на губах протянула руку.
— Миссис Хартли, вот моя дочь, - торопливо произнёс он. - Я знаю, что ты сумеешь позаботиться о ней. До свидания, дорогая! Я уезжаю в Дэшфорд, а через час вернусь домой на обратном поезде. Храни тебя Бог, моя Хильда! Мужайся! Вперед, гвардейцы! Помните о битве при Ватерлоо! - И он исчез. Паровозный гудок прокричал неземное «Прощай!» и поезд с грохотом умчался вдаль, оставив Хильду глядеть ему вслед сквозь туман. Только сильная воля не позволяла девочке заплакать.
— Так, моя хорошая, - веселым голосом сказала Дама Хартли, - папа твой уехал, а ты не должна тут стоять да за ним рваться. Стоит тут старая Нэнси, головой качает да диву дается - почему она не попадет домой к ужину? А ну, садись-ка в тележку, а я велю начальнику станции твой чемодан в эту тележку положить!
Хильда молча подчинилась; забравшись в чистую тележку, она уселась на свое место и, пока Дама Хартли суетилась в поисках начальника станции, оглядывала окрестности. На Гленфилдском вокзале не было ничего примечательного. Низкое деревянное здание с длинной платформой стояло на голом куске земли, от которого отходили деревья, словно не одобряя железную дорогу и все, что стояло с ней рядом. Песчаная почва мало трудилась для того, чтобы породить хоть какую-то растительность; лишь изредка из земли там выпирали камни, чтобы показать, на что способна здешняя почва. Позади шла уходящая в лес дорога, прятавшаяся за низко висящими ветвями каштанов, кленов, ясеней и лип. И это было все. Теперь, когда поезд уехал, тишину ничто не нарушало - разве что нетерпеливые движения старой белой кобылы, когда она стряхивала с себя мух и звенела упряжью.
Хильда уже устала и не могла думать. Прошлой ночью она не выспалась, и внезапные перемены запутали её, и девочка чувствовала, как будто она стала кем-то другим. Она терпеливо сидела, полуосознанно пересчитывая каждый трепет ушей Нэнси. Но вот шумная Дама Хартли вернулась с начальником станции, и они вдвоем погрузили чемодан Хильды в тележку. Затем добрая женщина перелезла через колесо, усадила свое обширное тело на сиденье и взялась за вожжи. Начальник вокзала стоял и поглаживал гриву кобылы, готовясь дружески побеседовать с дамой Хартли, прежде чем прощаться с нею.
— Джекоб довольно умен! - сказал он, смахнув муху с плеча Нэнси.
— Умен он не больно, - последовал ответ. - Недавно погода была сырая, и у него ревматизм разыгрался. Если он поднимется, так у него всю спину ломит.
— Знаю, знаю! - ответил начальник станции. - Вот и у меня спину ломит; а еще и плечи. Я в кармане картошку ношу уже неделю; надеюсь, что это меня вылечит.
— Картошка у тебя в кармане! - воскликнула дама Хартли. - С чего бы это, Руэл Слокум?
— Чудно звучит, не так ли? - ответил мистер Слокум. - Но это неплохое средство от ревматизма. Неплохо-ое! Был, например, Барзиллай Смит возле Питс-Корнер: он пять лет картошку в кармане таскал - но всякий раз её менял; как прорастет, так сразу поменяет. И все эти годы у него ревматизму и в помине не было. Не было! Так он сам мне говорил.
— А раньше бывало? - спросила Дама Хартли.
— Не знаю, было иль нет, - сказал мистер Слокум. - Но вот у отца его бывало, да и у деда тоже. Поживем - увидим…
Но тут Хильда нетерпеливо и устало вздохнула; и дама Хартли бросила на девочку полный покаяния взгляд, пожелала жертве ревматизма доброго утра, крепко хлестнула старую Нэнси вожжами и помчала по лесной дороге.
— Дорогая моя, - сказала она Хильде, пока бежавшая трусцой Нэнси везла их, - не стоило так тебя задерживать. А ты, верно, устала, покуда в машине ехала. Но Руэл Слокум живет здесь один-одинешенек, и куда больше других любит поболтать с давней соседкой. Так что, надеюсь, ты меня простишь.
— Спасибо, но это не имеет значения, - с ледяной учтивостью пробормотала Хильда. Во-первых, она не любила, когда её называли «моя дорогая»; а во-вторых, она устала и была наполнена тоской по дому - словом, Хильда была несчастна. Но она пыталась слушать, как добрая женщина продолжает говорить с ней уютным и веселым тоном, рассказывая о том, как она любила «мисс Милдред» (так дама Хартли называла миссис Грэхем) и как она заботилась о ней до тех пор, пока та не выросла, и никогда бы её не покинула, если бы Джекоб Хартли не потерял терпение.
— Ох, Хильда, какая же ты большая стала! Ты, верно, уж не помнишь - но раньше ты в Долине Хартли бывала. Ты тогда была маленькая да милая, ходила на хорошеньких маленьких ножках - таких я ни у кого больше не видела. Тогда твоя матушка тебя привезла, чтобы ты у старой няни Люси месяц пожила. Каждую неделю, как у твоего отца свободное время выдавалось, он к нам приезжал. Какой же он славный человек! Изредка он с моим мужем на лугах охотился, рыбачил…
Они еще ехали по лесной дороге, то переваливая через кряжи и бугры, то вспахивая колесами мягкую песчаную почву. Сверху, по обе стороны тропинки, огромные деревья переплетались ветвями - то опуская ветви до щек Хильды, то поднимая их и показывая девочке прохладные просторы сумрачной зелени, где тень лежала на тени: заросшие мхом лощины, где зверобой показывал свои тускло-золотистые лепестки, а белый подъельник блестел на земле, как серебро; или каменистые русла, по которым в пору весенних дождей бежали, пенясь и бурля, маленькие бурые ручьи. Воздух был наполнен слабым прохладным запахом папоротников, густо росших по обе стороны дороги - заросли великолепных страусников, величаво и гордо помахивающих своими зелеными плюмажами; миниатюрные леса грациозного ленточного папоротника, укрывавшего под своими листьями-перышками лесных мышей и прочих мелких животных; а прямо на дороге, истоптанной копытами старой Нэнси, росли нежный женский папоротник, приземистый «олений язык» и дюжина других видов, полных совершенной лесной красоты и изящества. 
Хильда чувствовала смутный восторг даже сквозь раздражение и мучения. Как же здесь было красиво, прохладно, зелено и спокойно! Если уж ей придется оставаться в деревне, то почему бы ей не жить в лесах, где нет ни шума, ни пыли, ни путаницы?
Её мечтания прервал весёлый голос дамы Хартли:
— Ну, вот мы и выбрались из лесу! Выше нос, моя красавица! Дай я тебе нашу ферму покажу. Место это приятное да радостное, как мне самой кажется.
Деревья расступались вправо и влево, с любезным видом истинных джентльменов отступая, низко опустив свои нежные листья-драпировки. Солнце ярко и жарко светило на твердой, ослепительно желтой дороге и чуть тише касаясь труб и крыш старого желтого деревенского дома, стоявшего неподалеку от тропинки. Его окружали зеленые луга, а сзади, будто сторожа дом, стояла большая купа[12] деревьев. Вдоль дороги тянулся низкий каменный забор, за которым стояли, чуть склонившись, дикие розы; а в середине забора были желтые аккуратные ворота. Ворота были приветливо открыты и из-за них виднелась аккуратная подъездная дорожка, на которой лежали тени изящно склонившихся вязов. Старая Нэнси навострила уши и ускорила шаг до очень приличной рыси, словно уже почуяв запах овса. Дама Хартли пожала плечами и облегченно вздохнула - ведь она тоже устала и радовалась возвращению. Но Хильда крепко ухватила ручку своего саквояжа и закрыла глаза, слегка вздрогнув от неприязни. Ей не хотелось смотреть на это место. Ведь это была ненавистная тюрьма, где ей надо было прожить три длинных, утомительных, невыносимых месяца. Ну и пусть светит солнце, ну и пусть качаются деревья и открываются тонкие розовые бутоны диких роз - ей все равно. Она все это ненавидела; ничто, ничто, ничто не изменит настроение Хильды. О, непоколебимая решимость пятнадцатилетних - бывает ли что-то подобное во взрослой жизни?
Но тут тележка остановилась, и Хильда должна была открыть глаза, хотела она этого или нет. На крыльце, под сенью цветущего клематиса, стоял высокий плечистый мужчина в грубой домотканой одежде. Он протянул Хильде свою большую смуглую руку и произнёс низким добрым голосом:
— А вот и ты! Я уж подумал, что ты не воротишься. А тут маленькая мисс? Ну, мисс, как дела? Дай я тебя из повозки выведу…
Но Хильда не захотела, чтобы ее вывели; едва прикоснувшись к протянутой руке, она легко выскочила из повозки.
— Так, госпожа Люси, - сказал фермер Хартли, - посмотрим, сумеешь ли ты выпрыгнуть. Сдается мне, что еще недавно ты скакала, что твой кузнечик…
Дама Хартли засмеялась и неторопливо вылезла из повозки. 
— Да ничего, Джекоб, - сказала она. - Я еще бодра и сумею о тебе позаботиться, даже если не сумею так ловко прыгнуть.
— Это вот этой девочки чемодан? - продолжил фермер. - Дай посмотреть! Как эту мисс кличут? Хильди, так ведь? Маленькая Хильди! По-моему, так тебя звали, когда ты тут раньше бывала.
— Меня зовут Хильдегардис Грэхем! - ответила Хильда ледяным тоном - про этот ее тон Мэдж Ивертон говорила, что это тон Русской-царицы-в-ледяном-дворце-с-температурой-минус-шестьдесят-градусов.
— Хильди Гардис! - повторил фермер Хартли. - Забавное имя! Звучит как Хали-гали, так ведь? Где ж миссис Грэхем такое имя диковинное откопала? Ладно, имя Хильди сойдет. А Гардис - не пойми что означает.
— Ступай, муженек, - сказала дама Хартли. - Девочка-то устала, ей, верно, наверх идти хочется. Бери её чемодан, а мы за тобой следом пойдем.
Рослый фермер закинул тяжеленный чемодан на плечо так легко, как будто это была маленькая сумка, и повел жену и Хильду в дом, а потом по крутой узкой лестнице.

[7]Кашемир - тонкая, мягкая и теплая ткань из козьего пуха.
[8]Шевро - мягкая дубленая кожа из шкур коз.
[9]Псише - большое зеркало в подвижной раме.
[10]Готтентоты - африканский народ, живущий в ЮАР и Намибии.
[11]Пятая авеню - улица в Нью-Йорке, одна из самых дорогих, респектабельных и богатых улиц мира.
[12]Купа - группа кустов или деревьев, тесно растущих на ограниченном пространстве.

Глава III. Пленница отчаяния

Со злобным молчанием Хильда последовала за супругами Хартли, после чего сквозь приоткрытую дверь заглянула в уютную гостиную. Через другую, распахнутую настежь дверь виднелся сад, где пылали лепестки алых тигровых лилий и желтых календул. Затем фермер открыл дверь и с грохотом опустил чемодан на пол; а дама Хартли взяла девочку за руку и вывела её вперед со словами:
— Вот, моя хорошая, - это твоя комната. Здесь твоя дорогая матушка спала, когда у нас бывала! Думаю, ты здесь будешь счастлива, милая Хильда, и получишь все хорошее, что мы тебе желаем, пока ты у нас будешь! 
Хильда слегка поклонилась, чувствуя, что не в силах говорить. Добрая женщина продолжала:
— Ты ведь с утра сюда ехала и наверняка не только устала, но и проголодалась страшно. Мы уже ужинать будем. Хочешь, я тебе чашку чайку да печенье принесу? Или тебе твердой пищи хочется?
— Спасибо, - сказала Хильда, - но я не голодна. Вряд ли я смогу хоть что-то съесть. Моя голова жутко болит! - добавила девочка, нервно обрывая все протесты хозяйки. - Может, я потом выпью чаю. Но я не буду ужинать. Лучше пойду отдохну…
— Вот отдохнешь и сразу легче тебе будет, - сказала дама Хартли, заботливо поглаживая белокурые волосы девочки и даже не замечая того, что Хильда злобно морщится. - Лучше всего тебе поможет хороший отдых; наутро ты будешь веселая, как жаворонок. До свидания, хорошая моя! Я тебе через час чаю принесу.
Кивнув и улыбнувшись на прощание, добрая женщина ушла и оставила Хильду, словно героиню какого-нибудь трехтомного романа, «наедине с отчаянием».
Действительно - в тот момент, когда Хильда сбросила с головы шляпку и бросилась лицом вниз на подушку, не соглашаясь даже глядеть на ненавистную комнату, которая должна была стать её тюрьмой, вид у девочки был трагичный.
— Конечно, я буду проводить время здесь! - думала Хильда. - Если они захотят, то будут посылать меня сюда и держать здесь годы; но они не заставят меня общаться с этими людьми.
С содроганием она вспомнила мозолистую, грубую руку, которой коснулась при выходе из тележки (никогда Хильде не приходилось трогать подобных рук), простонародную речь и произношение слов в нос, безвкусную одежду (из хорошего, прочного домотканого полотна!) и нечесанные волосы и бороду «отвратительного старого дикаря», как девочка за глаза называла фермера Хартли.
Однако, в конце концов, Хильде было лишь пятнадцать; и через несколько минут в ней пробудилось Любопытство. Оно победило в короткой борьбе с Отчаянием, и Хильда присела на кровати и огляделась.
Все же эта комната не походила на ужасную тюремную камеру. То была светлая, чистая, свежая сине-белая комната. Белые стены, белая кровать, укрытая такими белоснежными одеялом и простыней, белые канифасовые[13] занавески со старомодной бахромой на окнах, маленький туалетный столик, укрытый канифасовым покрывалом… На этом столике было причудливое зеркало, на раме которого были позолоченные изображения пухлых херувимчиков, словно пытавшихся сложить крылья так, чтобы суметь заглянуть в зеркало - но ни одному это не удавалось. Еще в комнате стояло низкое кресло-качалка, еще одно кресло с высокой спинкой, высокий белоснежный комод с выдвижными ящиками и рукомойник с набором темно-синей посуды, которая заставила жертву отчаяния вновь открыть глаза. У Хильды была некая фарфоровая мания, и девочка заметила, что посуда здесь хороша; и глубокая восьмигранная чаша, и изящный кувшин с необычной золоченой ручкой в виде дракона, и маленькие кувшины, коробочки и блюдца одного образца, украшенные изображениями темно-синих драконов (нарисованных не холодным «кантонским» синим[14], а насыщенным, великолепным ультрамарином) - больших и маленьких, скачущих и расползающихся по бледному фону - что все эти вещи делали в убогой спальне простого деревенского дома? И вновь Хильда разозлилась на «этих людей» за то, что они владеют такими вещами.
Когда внимательные глаза Хильды увидели все - вплоть до опрятного тряпичного ковра - девочка подумала о своем чемодане. Она могла бы и распаковать его. Что бы Хильда не делала, голова её болела все сильнее; и как только дух любопытства пробудился, он побудил девочку осмотреть содержимое чемодана. Уж точно там нет ни одного из Хильдиных платьев - все они остались дома, в шкафу. Какой же сюрприз ей приготовила мама? Что же, сейчас она узнает…
Спешно открыв чемодан, девочка извлекла из него один лоток за другим и разложила их на кровати. В первом грудами лежали белоснежные воротнички и носовые платки из простого тонкого полотна, без кружев и вышивок; широкополая соломенная шляпа, украшенная простым венком из маргариток; другая шляпа - маленькая, из грубого серого фетра, на которой из украшений была лишь узкая алая лента; пара тяжелых касторовых[15] перчаток; два белых передника и один коричневый, из голландского полотна, с пришитыми рукавами. 
Следующий лоток был набит платьями - эти платья заставили Хильду при их раскладывании вновь раскрыть глаза. Было тут темно-синее гринсбоновое[16] платье в красную полоску, коричневое платье (тоже из гринсбона) с узором в виде желтых маргариток, пара легких платьев из набивного ситца с узорами в форме маленьких фигурок или цветов, белое батистовое платье и матроска из грубой голубой фланели.
Ни на одном из платьев не было ни намёка на отделку. Ни одной двойной юбки, ни рюши, ни оборки, ни кружева - ничего! Круглые простые вырезы и прорези для рук в рукавах (вырезы аккуратно подшиты у горла, рукава - у запястий); такие же простые круглые юбки с глубокими подолами и без украшений.
Хильдегарда глубоко вздохнула и с горящими глазами и разрумянившимся лицом оглядела простые платья. Такие платья носили служанки у них в доме. Почему она должна ходить в них - она, привыкшая к мягким кружевам, изящным вышивкам и облегающим драпировкам, которые, по мнению Хильды, так шли к её стройной и гибкой фигуре? Неужели это была часть всего этого плана, целью которого было унизить Хильду и забрать у нее самоуважение и гордость?
Машинально, но аккуратно, как было принято, Хильда повесила ненавистные платья в шкаф, убрала шляпки - хотя перед этим девочка поневоле примерила их и одобрила («Конечно, - сказала она, - мама бы ни за что не дала бы мне некрасивую шляпку!») - а затем разложила в ящики комода нарядное белье, заполнявшее нижнюю часть чемодана. Под одеждой лежали книги - увидев их, Хильда с удовольствием вскрикнула:
— Ах, теперь я буду не одинока!
Ведь она увидела, что среди этих книг есть и её давние и милые друзья. Бережно она друг за другом вынимала книги: тут были и «Рыцарские романы средних веков», «Сокровища» Перси[17], «Геревард» и «Вперед на запад»[18] и столь обожаемые ею «Приключения Робина Гуда», превращенные Говардом Пайлом[19] в такую чарующую историю, что сердце трепещет при одном только взгляде на добротную коричневую обложку этой книги. А еще здесь были стихи Теннисона и Лонгфелло, «Жизнеописания» Плутарха[20], «Книга золотых деяний»[21]… Действительно, эта хорошая компания книг превратила бы тюрьму во дворец. Но что лежит в углу чемодана, рядом с Библией и молитвословом - что это за белый кожаный футляр с тонкими изображениями (Хильда даже ахнула) голубых незабудок? Хильда торопливо взяла футляр и нажала на пружину. И девочке улыбнулось лицо её мамы! С любовью милые, ясные глаза посмотрели на девочку; нежный рот, никогда не произносивший грубых или недобрых слов, казалось, дрожал, будто мама на фотографии была живой.
Такая добрая, любящая, верная, терпеливая, всегда готовая посочувствовать, помочь, обрадоваться чужой радости и посочувствовать чьему-нибудь горю - её милая мама! Глаза девочки затуманились. Она смотрела на миниатюру, пока уже не могла на нее глядеть. И затем Хильда упала на подушку, и слезы ручьем потекли из её глаз. Она плакала так, как будто её сердце готово было разбиться. Нет, она уже не королева Хильдегарда, не возмущенная и негодующая «пленница», а просто Хильда - Хильда, хотевшая увидеться с мамой!
Наконец она закончила плакать и заснула - ничего лучшего Хильда сделать не могла. Через какое-то время в комнату тихо заглянула дама Хартли и увидела, что девочка «лежит пластом», как выразилась сама дама Хартли, а чудесные волосы Хильды растрепаны. Женщина принесла шаль, бережно накрыла Хильду и тихо ушла.
— Красавица… - сказала добрая женщина. - Она весь полдень проспит, а как проснется - так ей лучше станет. Хотя… мисс Милдред, милая, я боюсь, что еще много времени пройдёт, прежде чем твоя доченька будет здесь чувствовать себя, как дома!
Конечно, Хильда проспала весь полдень; и мягкие летние сумерки уже смыкались вокруг дома, когда она вздрогнула и проснулась от сна, полного надежды.
— Мама! - быстро крикнула она, поднявшись с постели. Мгновение она в изумлении оглядывала чужую комнату с незнакомой мебелью; но в себя пришла слишком скоро. Она вздрогнула, услышав стук в дверь, и услышала голос дамы Хартли:
— Хильда, хорошая моя, ужин готов, а ты наверняка страшно голодна, ты пойдешь со мной?
— О, спасибо… Сейчас-сейчас! - торопливо сказала Хильдегарда. - Я не… Я еще не переменила платье. Не ждите меня, пожалуйста!
— Дорогая моя, даже не думай переодеваться! - ответила дама Хартли. - Ты теперь деревенская девочка… А мы простые деревенские люди. Спускайся в чем есть, будь умницей!
Хильда послушалась, только и дождавшись того, чтобы помыть свое разгоревшееся лицо и горячие, сухие руки в прозрачной, как хрусталь, ледяной воде, которую она вылила из кувшина с синими драконами. Затем её волосы были зачесаны назад и перевязаны лентой, а мелкие кудряшки были причесаны и уложены на лбу. Через несколько минут девочка пошла за хозяйкой дома вниз по узкой лестнице - при этом милое лицо Хильды приобрело довольно покорное выражение. Признаюсь честно, Хильде стало легче после долгого сна; к тому же, она была немного любопытна и очень голодна - ах, какие вкусные запахи доносились снизу!
Миссис Хартли повела Хильду в кухню, как и поныне называлась главная комната на ферме Хартли, хотя готовили там в современной печи в задней кухне, а большой камин с нависшим над ним крюком и стоящая рядом кирпичная печь использовались только для того, чтобы обогревать комнату. В это время года комната не нуждалась в отоплении, и огромное заднее бревно и железные фигуры собак у камина украшала похожая на перышки спаржа.
Ах! Какой приятной комнатой была эта кухня - широкая, просторная, с глубоко сидящими окнами, выходящими на юг и запад; с полом из темного дуба, который натирали целый век и оттого он прямо сиял. Одну сторону комнаты занимали камин, печь и шкафы. А вдоль другой шел высокий шкаф, чьи полки были наполнены отполированными пьютером[22] и латунью, блестящим стеклом и диковинным старинным фарфором и керамикой. Сверху были тяжелые, темные стропила, которые словно облегчал блеск изогнутых желтых кабачков, пучков золотистой кукурузы и длинных гирлянд сушеных яблок. У одного окна стояло кресло-качалка доброй хозяйки, на котором лежала яркая лоскутная подушка; сбоку, на подоконнике, лежали Библия, очки и рабочая корзинка няни Хартли. У другого окна было огромное кресло, обтянутое кожей - по верному предположению Хильды, то было кресло фермера. Возле него стоял удивительный предмет мебели - отчасти письменный стол, а отчасти комод на загнутых ножках, с разнообразными ящиками. Третье окно показалось Хильде самым красивым. Оно выходило на запад, и все сияние заката лилось туда, проливаясь сквозь гроздья винограда, наполовину затенявшие окно. Створка была открыта, и в нее проглядывала белая роза, приветливо кивавшая, словно приветствуя гостью. В нише стояли низкий стул и маленький рабочий столик - оба причудливые и изящные; а на подоконнике стояли комнатные цветы в симпатичных голубых и белых горшках.
— Предполагаю, что сесть мне надо именно здесь! - сказала себе Хильда. - Как будто я должна сидеть на кухне.
Но в глубине сердца она знала, что эта комната - одна из самых привлекательных среди всех виденных ею комнат, и что тот угол достаточно красив и живописен для того, чтобы в нем могла сидеть королева. Но не надо думать, что она заметила это сразу… В комнате было еще кое-что, быстро захватившее внимание нашей героини. То был квадратный дубовый стол, сияющий, словно зеркало, и уставленный разными вкусностями - холодной курицей, яичницей с беконом, золотистым маслом и медом, большой буханкой черного хлеба на резной деревянной тарелке, высокой горкой нежных булочек на мелком голубом блюде и стеклянным кувшином, полным густого молока. Нашей голодной пятнадцатилетней героине было приятно на это смотреть… Но увы! Во главе этого гостеприимного стола сидел фермер Хартли, «отвратительный дикарь» в грубой домотканой куртке, с далеко не гладкими волосами (хотя он расчесал их и вымыл свои широкие грубые руки до идеальной чистоты). С легким содроганием Хильда села на место, предложенное дамой Хартли.
— Ну, Хильди, - с веселой улыбкой сказал фермер, подняв голову от тарелки, на которой лежала яичница с ветчиной, - вот ты и здесь? Отдохнула ты после дороги?
— Да, спасибо… - холодно ответила Хильда.
— Поешь курочки! - продолжил он, положив почти половину курицы на тарелку Хильды. - И немного бекону, чтобы оживиться? Не знаю, как тебе, а мне кажется, что бекон с любой едой хорошо идет - кроме, разве что, заварного крема.
Хильда не отрывала глаз от своей тарелки, решившись не обращать внимания на грубые любезности этого неопрятного чудовища. Было достаточно трудно есть стальной вилкой и не испытывать дальнейших мучений. Но фермер, казалось, уже решился разговорить Хильду.
— А в целом как твое здоровьице, Хильди? Довольно дурно - так ведь? Вид у тебя что-то осунувшийся.
— У меня все хорошо! - Хильда вновь стала «королевой Хильдегардой», говорящей ледяным тоном. Но её холодность не повлияла на говорливого хозяина.
— Думаю, ты хочешь побыть здесь денек-другой, пока ко всему не привыкнешь; но дальше я хочу, чтобы ты здесь укрепилась. Нам не хватает рук, и разумная девочка нам бы не помешала. Надо коров доить - но есть там одна, которая ну совсем страшная да и задней ногой лягнуть может; так что поберегись её.
Хильда в ужасе и изумлении подняла голову и уловила в глазах фермера огонек, который подсказал Хильде, что фермер ее расспрашивает. Кровь от гнева ударила ей в голову, но девушка не решилась ответить и молча продолжала крошить хлеб.
— Муженек, что с тобою? - спросила добрая дама Хартли. - Почему же ты не хочешь оставить девочку одну? Она устала, а шуток твоих не понимает… Не обращай внимания на фермера; сердце у него доброе, но дразниться он любит.
Но Хильде в тот момент было тяжело выслушать нежные слова доброй женщины - тяжелее, чем несвоевременные шутки её мужа. Её сердце готово было разорваться. Девочка почувствовала, что к её глазам вот-вот подступят слезы; и извинившись, Хильда спешно отодвинула стул и покинула комнату.
Спустя час Хильда уже сидела у окна в своей комнате, безучастно глядя на тихий летний вечер и слушая жалобные крики свиристеля. Но тут снизу раздались голоса. Фермер сидел на увитом виноградом крыльце, покуривая трубку, прямо под окном; а теперь с ним сидела его жена, уже прибравшаяся в кухне и отдавшая распоряжения на следующее утро чистенькой служанке.
— Ну, госпожа Люси, - сказал фермер Хартли низким сердечным голосом, - раз эта милая птичка с тобой, то хочется мне знать - что ты с ней делать будешь. С виду она хорошенькая, как картинка - да только задавака еще та. Видно, отец с матерью её не любят.
— Бедная девочка, - вздохнула дама Хартли, - я боюсь, что прежде чем она придет в себя, будет ей нелегко. Но я обещала мисс Милдред, что сделаю все возможное, а ты, Джейкоб, говорил, что поможешь мне.
— Как сказал, так и сделаю! - сказал фермер. - Но скажи - какая была идея у мисс Милдред? Суть я уловил, но все воедино собрать не могу. Я и не знал, что эта девушка такой окажется.
— Она сказала, - ответила дама Хартли, - что эта девочка (её единственный ребенок, Джекоб! А ты ведь знаешь, что это значит) попадает в разные переделки, которые ей не нравятся. Гуляет с другими городскими мисс, которые только о развлечениях и помышляют, которые льстят Хильде и ублажают её из-за того, что она красавица, а держится красиво и гордо (а может, из-за того, что у нее отец богатый - вот только про это мисс Милдред и не упоминала)… Вот и стала Хильда слишком много о себе думать, а заботиться только о нарядах, сластях да пустых разговорах. (Как же разгорелись щеки Хильды, когда она вспомнила о долгих беседах с подругами в её комнате: тогда она сидела на диване, а Мэдж -на кресле, а между ними на столике стояла коробка конфет от Майяра и Гюйлера. Говорили ли они когда-нибудь о чем-то «стоящем», как сказала бы мама? Она вспоминала, как мама с суровым выражением на милом лице входила в комнату один-два раза. Вспомнила она и то, как на мгновение - но лишь на мгновение - почувствовала тревогу в тот миг, когда дверь закрылась за её матерью. Но Мэдж засмеялась и сказала: «Разве твоя мама не милая? Она ничуть не возражает - разве не так?» А Хильда ответила: «О нет!» А потом забыла обо всем за рассказом о новом капоре Хелен МакИвор.) А потом мисс Милдред говорит: «Я собралась повезти её в деревню этим летом, чтобы показать ей, какова жизнь на самом деле, и позволить ей узнать ее братьев и сестер в разных сферах жизни - как они живут, что делают. Я хочу, чтобы она поняла, что ее маленький «набор» модных девочек, которых она выбрала себе в подруги - это лишь маленький мирок; мирок глупый, бесполезный и «позолоченный». Но все мои планы разрушила внезапная поездка в Калифорнию. Туда я взять её не могу - девочка дурно себя чувствует, и деревенский воздух и покой лучше всего помогут её телесному здоровью. Итак, няня Люси, - сказала она, - я хочу, чтобы ты взяла мою дочку и заботилась о ней, как когда-то обо мне». «О, мисс Милдред, - сказала я тогда, - Вы думаете, что она будет здесь счастлива и довольна? Я постараюсь; я уверена, что Вы это узнаете. Но если она такова, как Вы говорите, то она совсем на Вас не похожа, милая мисс Милдред. «Сначала она не будет счастлива, - говорила мне мисс Милдред. - Но у нее поистине благородная душа, няня Люси, и я уверена, что это благородство преодолеет её очевидные недостатки». А затем она меня поцеловала… моя дорогая!.. и помогла мне привести в порядок маленькую комнату. А затем она… о, милая леди… поцеловала подушки и какое-то время над ними плакала. Ах… Как же тяжело прощаться с детьми - даже ненадолго.
Дама Хартли прервалась и вздохнула. А потом сказала:
— И теперь девочка здесь - к добру или к худу, но мы должны сделать для нее всё возможное, Джейкоб - и я, и ты. Что с тобой было прошлой ночью, муженек, что ты так её дразнил за ужином? Я думала, что тебе теперь стыдно.
— Ну, госпожа Люси, - ответил фермер, - я и не знаю, что со мной в ту ночь творилось. Но вот что я тебе скажу - мне оставалось либо смеяться, либо плакать; но я подумал, что лучше уж смеяться. Видеть, как здесь сидит эта девочка с милыми, изящными движениями, закинув хорошенькую голову, которая еде словно честь оказывает, когда её в рот кладет; и думать о нашей служанке…
Он резко прервался, встал со скамейки и стал расхаживать туда-сюда по садовой дорожке. Вскоре к нему присоединилась и его жена. Вдвоем они стали медленно ходить взад-вперед, тихо разговаривая; а мягкая летняя темнота все сгущалась и сгущалась, а с ней пробуждались и приятные звуки ночи - сверчки, кузнечики и дальний свиристель наполняли воздух веселым шепотом.
Долго, долго Хильдегарда сидела у окна, задумавшись так глубоко, как не задумывалась раньше. Множество страстей овладевали её юным разумом, пока она неподвижно сидела и вглядывалась во тьму, широко распахнув глаза. Сперва в ней разгорелся гнев, окрасив её щеки горячим румянцем; виски её запульсировали, а руки сжались в порыве негодования. Но к этому примешивалось чувство глубокого горя - ей казалось, что то было отчаяние; но, к счастью, пятнадцатилетние не знают, что же такое отчаяние.
Неужели это все было правда? Неужели она была не лучше и не мудрее, чем глупые девочки из её «набора»? Она всегда чувствовала себя намного выше их в умственном плане; они всегда так откровенно признавали ее превосходство; она знала, что ее считают «очень превосходной девочкой»: неужели ее единственное превосходство над ними заключалось в том, что она обладала теми способностями, которые никогда не хотела проявлять? А потом пришла горькая мысль: 
— Что я сделала, чтобы доказать, что я мудрее их?
Увы, ответ напрашивался сам собой! Хильда закрыла лицо руками, и на её щеках вспыхнул багровый румянец - но не от гнева, а от стыда. Ее презирала собственная мать! Ее мать, а может быть, и отец! Они, конечно, любили ее; нежная любовь никогда не подводила и не подведет. В какой-то мере они гордились ею. И все же они презирали ее; они должны были презирать Хильду!
Как же они могли с этим справиться? Её мать, чьи дни были наполнены бесконечной помощью ближним, никогда не думавшая о себе; её отец, активный, энергичный, деловой - что-то они думают о её жизни? Как же раньше Хильда не замечала, не думала, что она была такой праздной, глупой, легкомысленной девочкой? Откровение снизошло на нее с ошеломляющей силой. И эти люди - эти грубые деревенские люди - презирали её, смеялись над ней! Мысль была выше сил Хильды. Она вскочила, чувствуя, что словно задыхается, и стала ходить туда-сюда по маленькой комнате торопливой, нервной походкой. И тут ей пришли на ум слова матери, которые слышала от дамы Хартли:
— У Хильды действительно благородная душа…
А что же было дальше? Кажется, то, что это благородство перевесит все очевидные недостатки. Неужели мама правда так говорила? Верила ли она в свою глупую дочку, доверяла ли ей?
Девочка стояла неподвижно, сжав руки и склонив голову. Её внутренние бури, казалось, стихли, а на их месте затрепетало некое чувство, прежде неведомое Хильде Грэхем - она даже не думала о нем; сначала слабое, робкое, но готовое вырасти и окрепнуть с этого момента - желание, надежда и, наконец, решимость.

[13]Канифас - легкая хлопчатобумажная ткань с рельефным тканым рисунком.
[14]Кантонский синий - фиолетово-синий цвет.
[15]Кастор - шерстяное сукно с коротким сглаженным ворсом.
[16]Гринсбон - плотная хлопчатобумажная ткань с рисунком в «ёлочку».
[17]«Сокровища» Перси - собрание баллад и песен «Сокровища старинной английской поэзии», составленное епископом Томасом Перси (1729-1811).
[18]«Геревард» (а точнее «Геревард, последний из англичан») и «Вперед на запад» - исторические романы английского писателя и священника Чарлза Кингсли (1819-1875).
[19]Говард Пайл (1853-1911) - американский детский писатель и художник-иллюстратор.
[20]Плутарх - древнегреческий писатель и философ римской эпохи.
[21]«Книга золотых деяний» - книга английской писательницы Шарлотты Мэри Янг (1823-1901), сборник правдивых историй о смелости и самоотверженности.
[22]Пьютер - сплав олова с любыми другими металлами (такими, как медь, свинец или сурьма).

Продолжение Королева Хильдегарда